ТЮРЬМА

Поздняя ночь. По длинному тюремному коридору, жутко-гулкому, полутемному, освещенному подслеповатым светом керосиновых ламп, Блюхер шел в сопровождении двух работников госполитохраны. Возле камеры, где содержатся арестованные генералы и офицеры, Блюхер остановился. Обитая толстым железом дверь с маленьким глазком тяжко визжала, когда ее распахивал охранник. Блюхер вошел в камеру. Арестованные лежали на скрипучих нарах, укрывшись шинелями.

– Принесите лампу, – попросил Блюхер охранника.

Генералы поднялись с нар, кто-то тяжело вздохнул. В камеру принесли три лампы, стало светлее. Благообразные лица, седые усы, бородки клинышком, пенсне, порода в осанке – все это увидел Блюхер и вдруг, неожиданно для самого себя, добро и очень грустно улыбнулся.

– Перепугались? – спросил он. – Ничего, сейчас будем разбираться.

В коридоре слышны шаги и крики. В камеру втолкнули князя Мордвинова. Его держали два жилистых надзирателя. Лицо у князя белое, плоское, перекошенное тиком.

– Кто знает этого человека? – спросил Блюхер.

– Я, – ответил седоусый старик.

– Ваша фамилия?

– Гржимальский.

– Кто этот ваш знакомый?

– Князь Мордвинов, поручик.

– Когда он последний раз виделся с вами?

– Он служил в моей дивизии во время войны против германцев, честно и храбро служил…

– Я спрашиваю, когда он видел вас здесь, в Чите, во время совместной работы по организации контрреволюционного путча.

– Я отказываюсь отвечать на провокационные вопросы.

– Мордвинов, – попросил Блюхер, – скажите, когда вы в последний раз виделись в Чите с руководителем белого заговора Гржимальским? Вы не хотите отвечать? Вы не будете отвечать? Хорошо. Гражданин следователь, покажите генералу Гржимальскому показания Мордвинова.

– Бесполезно. У меня изъяли очки, – сказал Гржимальский.

– А мы вам прочтем.

– «Генерал Гржимальский, – начал читать Блюхер страничку из показаний Мордвинова, – закончив организацию заговора, назначил день выступления, сигналом к которому должно быть убийство министра Блюхера, подготовленное Табаковым и полковником Бахновым».

Генералы и Гржимальский усмехнулись, а полковник Бахнов тяжело опустился на табурет.

– Это вы писали, Мордвинов? Снова молчите? Ладно. Не отвечаете мне – ответьте вашим друзьям.

Молчание; так тихо стало, что слышно было, как соломенная труха шелушилась в тонких матрацах.

– Хорошо, – сказал Блюхер, – мы сейчас уйдем из камеры. Но я прошу генерала Гржимальского или любого другого выборного из вашей среды выяснить у Мордвинова, он ли давал эти показания.

Блюхер и его спутники вышли из камеры. Они молча прохаживались по длинному полутемному коридору.

– Бросили бы вы курево, право слово, – раздраженно сказал Василий Константинович госполитохрановцу, который беспрерывно пыхал трубочкой, – себя ж травите и людям дышать не даете.

– Так ведь греет… И от голодухи, обратно спасает.

– Сволочь какая, а? – удивленно, словно разговаривая с самим собой, сказал Блюхер и завертел головой из стороны в сторону, будто ему воротничок жал.

– Это вы про кого?

– Про князя. А табак нисколько не греет, это вы напрасно. Пошли, время.

Гулко загрохотали быстрые шаги: по коридору бежал адъютант Блюхера. Запыхавшись, он нагнулся к Блюхеру и тихо сказал:

– От Постышева шифровка. В партизанских частях восстание.

Блюхер на мгновение замер, потом резко – ногой – толкнул дверь камеры. Спросил с порога:

– Ну?

– Мы верим князю, – ответил Гржимальский, – он честный офицер. Вся эта история с заговором – грязный фокус ЧК.

– Ясно. Мордвинов, вот листок бумаги и ручка, извольте написать на имя военного министра, что вас оклеветали в госполитохране и вынудили дать ложные показания против кадровых военных. И подпишитесь. Виновные будут наказаны по закону военного времени.

Мордвинов размашисто написал на листке бумаги несколько строчек и подписался под ними. Блюхер взял листок, подул на него и сказал – тихо и свирепо:

– Ах ты, сволочь! Хитер, хитер, а дурак. Завтра же этого князя к стенке. Нечего с ним чикаться, с негодяем. У кого из вас есть очки? – спросил он генералов.

Никто не отвечал.

– Я спрашиваю! – кричит Блюхер. – У кого из вас есть очки?! Если у вас нет зрячих – тогда черт с вами со всеми! Некогда мне с вами разводить канитель! Вот показания Мордвинова, которые он против всех вас писал здесь, в тюрьме. Вот его донесения во Владивосток к Гиацинтову, а вот что он сейчас написал! Зрячие увидят – все написано одной рукой! Извольте убедиться перед тем, как я вас всех отпущу по домам!

– А-а-а! – взвыл Мордвинов, бросившись к генералам. – Они били меня, они били меня, господа! Они вынудили меня написать это! Они втыкали мне иглы под ногти! Они мучили меня!

– Когда вас арестовали?! – тихо спросил Блюхер. – Отвечать!

– Три дня назад!

– Руки на табурет!

– Что?

– Руки на табурет! Где иглы под ногтями?! Где следы?!

– А-а-а!! – закричал князь и отбежал в угол камеры, в темноту.

– Разденьте его! Если увижу хоть один след от побоев, следователя пристрелю здесь же, на глазах у всех, как злейшего врага революции!

Мордвинов плакал, кричал, вырывался. Его раздели. На белом его гладком и ухоженном теле не было ни единой царапины.

– Ну? – побелев от ярости, спросил Блюхер генералов. – У меня фронт, а я тут вами занимаюсь! А вы не можете мне слова сказать – «да» или «нет»! Боитесь обидеть вашего друга генерала Молчанова. А он вас хотел всех скопом с помощью Мордвинова нашими пулями сделать национальными мучениками. Не вышло, слава богу! Не будет из вас национальных мучеников, из вас получатся настоящие национальные обыватели. Тьфу! Хрен с вами! Плесневейте. Отпустить их всех домой! Или выдайте иностранные паспорта – пусть уматываются в Японию или в Китай, – к черту!

Мордвинов выл на полу, кусал ногти, вопил и хватал за сапоги уходящих из камеры генералов.

У тюремных ворот Блюхера догнала группа генералов.

– Министр, – обратился к нему Гржимальский, – когда мы будем вам нужны?

– То есть как это «когда»? Сегодня, – ответил Блюхер не оглядываясь и быстро пошел по ночной улице – в министерство. Следом за ним по-военному быстро шли генералы. Они шли с пледами и подушечками-думками: прямо из тюрьмы – в штаб Народно-революционной армии.

ПАРТИЗАНСКИЙ ШТАБ

Над особняком, стоящим на окраине городка, вывешен красно-черный флаг, на котором белой масляной краской выведено: «Да здравствует Советская власть без коммунистов!» Здесь помещается штаб восставших партизан. У высокого крыльца щерятся фиолетовые рыла пушек. Сюда то и дело заходят люди, перепоясанные пулеметными лентами, у коновязи хрипят взмыленные кони с красными глазами, часовые с короткоствольными американскими карабинами замерли у тяжелых дверей; все в них недвижно, разве только семечки лущат, но они это делают прямо-таки артистически, работают только губы – стремительно и точно.

Сейчас в особняке идет заседание «правительства», только что «избранного» восставшими партизанами. Руководит работой правительства Колька-анархист, присвоивший себе звание «чрезвычайного и полномочного верховного комиссара на Дальнем Востоке, в Якутии и Камчатке». При распределении должностей он заодно взял себе звание министра иностранных дел, заместителя председателя правительства, главного казначея и министра без портфеля.

– Товарищи министры и члены, – говорит Колька собравшимся в комнате, – от имени нашего дорогого председателя правительства Ильича, первым заместителем которого я отныне являюсь, передаю вам, как очевидный факт, пламенный советский привет и ура!

«Министры», раскрыв волосатые рты, ревут что-то непонятное. Опохмелившиеся с утра никак не могут сдержать смеха, а те, которые потрезвее, быстро дожевывают хлеб, розданный партизанам по приказу Кольки-анархиста без всякого пайкового довольствия, а по принципу: кто сколько хочет.